Бен невольно поднял бровь. Элизабет поделилась с ним информацией так удачно, что ему даже не пришлось рисковать, задавая вопрос.
— Так же, как и Хью, Эндрю не получил никакого — или почти никакого — наследства. Только титул. Но, в отличие от Хью, он удачлив в игре. Причем на скачках он играет еще удачнее, чем в карты. Джейми и я — мы познакомились с Эндрю на стипльчезе в Эдинбурге, и он оказался одним из немногих мужчин, которые…
— Которые — что?
— Которые согласились выслушать меня, — Элизабет неожиданно рассердилась. — Редкий мужчина готов согласиться с тем, что женщина может что-то смыслить в лошадях. Теперь, после смерти Джейми, они совсем перестали принимать во внимание наши конюшни. Еще бы, ведь ими заправляет женщина! Вот почему так важно, чтобы Шэдоу победил.
— И тогда вы всем им покажете?
— Тогда Гамильтоны им всем покажут. Напомнят о том, что калхолмские конюшни — лучшие в королевстве.
Лицо ее порозовело. Непослушные каштановые волосы растрепались, а одежда для верховой езды пропахла кожей и конским потом. Бен невольно вспомнил изящную, с иголочки одетую леди Барбару и поразился тому, с какой легкостью стоящая перед ним сейчас маленькая, похожая на подростка женщина смогла внести такое смятение в его замкнутую суровую душу.
Она стояла совсем рядом — с глазами, горящими золотым огнем, с приоткрытыми, манящими губами. Никогда еще Бен не чувствовал такого влечения ни к одной женщине.
И тогда Бен сказал — скомандовал себе: «Не смей!..» — и неожиданно понял, что это не действует.
Его прежние друзья-полицейские частенько прохаживались — и не всегда в пристойных выражениях — по поводу самоконтроля и абсолютной самодисциплины Бена. Самым безобидным из прозвищ, которыми они его наградили, было Железный Бен.
Увы, в эту минуту он вовсе не чувствовал себя железным. Где же его несокрушимая стойкость, его абсолютное равнодушие к женским чарам? Столько лет он видел в женщине — любой женщине-лишь объект для физической связи! Мери Мэй сумела слегка приоткрыть дверцу его души. Теперь Элизабет распахнула ее настежь.
Он прикоснулся к ее подбородку, и в золотистых глазах Элизабет немедленно вспыхнуло ответное пламя. Бен наклонился и коснулся губами губ Элизабет. Поначалу — легко, мягко. Изучающе.
Элизабет напряглась, а затем ее тело стало понемногу расслабляться в его объятиях.
Для них исчезли все звуки внешнего мира — пофыркивание лошадей, тяжелые удары копыт о землю. Теперь Бен ощущал лишь мягкое, прерывистое дыхание Элизабет, нежное тепло ее губ.
Боль в паху росла и становилась нестерпимой. Все естество Бена мучительно напряглось. Поцелуи его сделались страстными, неистовыми. Наконец, он проник языком сквозь губы Элизабет, начиная простую, но вечную, как этот мир, игру. Она ненадолго замерла, словно изумленная происходящим, а затем ответила Бену с такой страстью, с таким пылом, каких он не предполагал найти в шотландской вдовушке.
Все вокруг заволокло туманом, стало несущественным. Остались только ищущие губы, судорожно ласкающие руки и трепещущие от нетерпеливого желания тела.
Бен хотел ее. Боже, как он ее желал! Руки его заблудились в шелковистых локонах Элизабет, в то время как ее пальцы перебирали его волосы.
Громкий стук входной двери пробился сквозь розовый туман, застилавший глаза. Их поцелуй резко оборвался. Элизабет проворно отпрянула и изумленно уставилась на Бена.
Он медленно собирался с мыслями, вспоминая, где он и почему. Первое, о чем он вспомнил, — Сара Энн. Она должна быть здесь, неподалеку. В глубине конюшни промелькнули силуэты конюхов. Господи, что же это с ним происходит?
Что происходит? Это легко можно было понять, посмотрев на Элизабет, ибо с нею происходило то же самое. Лицо ее стало необыкновенно нежным, взгляд — глубоким, загадочным.
Бен приехал сюда, чтобы получить ответы на свои вопросы, но среди ответов ему попался и такой, что не понять его никогда и не объяснить словами.
— Папа?
В голосе Сары Энн было желание привлечь к себе внимание.
А в душе Бена еще бушевала такая буря, догорало такое пламя, что на ответ пока что не было сил. Тяжело дыша, он поправил выбившуюся рубашку.
— Мы оба сошли с ума, — прошептала Элизабет.
— Да уж, — согласился он.
Во всяком случае он-то уж точно сошел с ума и в гораздо большей степени, чем она. Не он ли еще каких-то двадцать минут назад всерьез раздумывал, не убийца ли Элизабет?
Она энергично тряхнула головой — так, словно хотела отогнать прочь наваждение последних минут, воспоминание об их поцелуе. Это был не просто поцелуй, и Бен знал это. Знал он и то, что Элизабет знает, что он знает это.
Господи, можно ли быть таким идиотом?
— Папа! — снова, уже настойчиво, позвала Сара Энн.
Элизабет обернулась — неохотно, как отметил Бен, — в ту сторону, откуда донесся голос Сары Энн. Погладила дрожащей рукой шею Шэдоу — и рысак затрепетал от наслаждения. Что ж, теперь Бен понимал это очень даже хорошо. Всего несколько мгновений назад он и сам трепетал от прикосновений этой женщины.
— Элизабет…
Она замерла, но не обернулась.
Бен протянул было к ней руку, но остановился на полпути.
— Я увижу вас за обедом?
Она кивнула, но так и не обернулась.
А может, так оно и лучше. Бен не мог даже представить, что он скажет ей, если она обернется.
Он оторвался от стойки стойла и пошел на зов Сары Энн.
Элизабет, сидя перед зеркалом, тщательно водила щеткой по волосам. Она мельком отметила свой неподобающий леди внешний вид, когда вошла в спальню. Растрепанные, торчащие в разные стороны волосы, помятая, усыпанная конским волосом одежда — все это было отмечено, но осталось на периферии сознания. А в центре его ярко полыхало пламя воспоминании о недавней сцене в конюшне, о поцелуях и о необычайных, неведомых ранее чувствах, родившихся в ее душе.